Корреспондент СИА-ПРЕСС взял интервью у бессменного лидера и создательницы «Ковчега»
Ольга Арефьева и группа «Ковчег» – музыкальный феномен, не поддающийся жанровой классификации. В Сургуте коллектив выступал впервые. До этого обрадованные новостью о прибытии группы поклонники даже устроили своеобразный флешмоб «Вконтакте», поставив в качестве аватарок афиши с Арефьевой, словно массово крича ей сквозь километры: «Приезжай скорее!»
Корреспондент СИА-ПРЕСС взял интервью у бессменного лидера и создательницы «Ковчега».
Гринпис, Макаревич, злобные идиоты и «на хрена нам война»
Корреспондент: 29 марта был Час Земли. Вы поддерживаете эту акцию?
О.А. (смеется): Мы как раз на самолете летели… Не смогли поддержать!
Если бы отключили электричество – мы бы просто…(многозначительно умолкает). Но на час выключить свет и сказать, что теперь твоя совесть чиста – это было бы слишком просто. Я в любой момент жизни пытаюсь максимально экономично жить и производить как можно меньше мусора.
Кор.: Как вообще вы относитесь к Greenpeace, WWF, всем этим организациям?
О.А.: Читаю регулярно их страницы, подписываю петиции. Правда, они спамщики, и пришлось их заблокировать на мэйле. Когда подпишешь что-нибудь, начинают бомбить незапрошенной информацией – ребята, это неправильно! При всей моей симпатии, я интровертный человек. Не люблю, когда ко мне лезут. Но в целом – я с ними и за них!
Кор.: Слышали, наверное, про эту безумную ситуацию с Макаревичем, что его призывают лишить наград за высказывания, которые он сделал в адрес российской политики… Что думаете?
О.А.: Эта история – глубочайший и злобный маразм. Мы живем в свободной стране, а не в тюремной диктаторской деспотии. Человек должен иметь возможность спокойно говорить то, что он думает. Спорные вопросы решаются аргументами. А награды вообще-то дают не за трусливую лояльность чему угодно, лишь бы от начальства, а за вклад в разум страны. Макаревич, я считаю, много хорошего сделал, неважно, интересуюсь я его творчеством или нет. Никуда не денутся заслуги человека из-за того, что он не согласен с политикой правителей.
Впрочем, не в наградах вопрос, так ли они ему нужны? А в том, что любители пасквилей, доносов и линчеваний сейчас поднимают голову – тревожный признак вообще-то. Пока это отдельные злобные идиоты. Но если им дать волю, они с наслаждением поведут нашу страну в сторону концлагеря. Этим тенденциям нельзя давать хода, следующей мишенью будешь ты. Или любой красивый, свободный и разумный человек. Обязательно найдется высказывание, а может костюм, а может национальность, которые не понравятся какому-нибудь чиновному перестраховщику, религиозному фарисею, бабке на лавке или вахтеру, тоскующему по ВОХРУ и НКВД.
Кор.: На концерте прозвучала старая песня «На хрена нам война». Многие, наверное, это проассоциировали для себя в тот момент с ситуацией на Украине. Вы против войны?
О.А.: Разумеется! Но есть люди, которым война – это мать родна. Они только и мечтают кого-нибудь пинать ботинками в живот. Главное, поменьше думать, но переживать мнимую «правоту», якобы дающую право убивать, подавлять, пытать, упиваться садизмом с серьезным лицом радетеля за правду. А рядом с ними могут находиться нормальные люди, которые не хотят этого вовсе, но их заставляют воевать. Когда мы на все эти погоны смотрим, то всегда должны понимать, кто рвется к войне и зачем. Я не говорю, что не надо никаких вопросов решать, просто это должно сопровождаться высоким уровнем мудрости.
Песни, от которых оживают и от которых умирают.
Кор.: Кто или что вас вдохновляет на творчество?
О.А.: Весь мир, все происходящее непрерывно вдохновляет. Бывает, какие-то конкретные события навеяли сюжет или эмоцию. Но в произведении все преломляется, обостряется, выходит на обобщенный уровень. Конкретные внешние истории часто и не важны. Многие стихи – изложение не событий, а размышлений. А часто это вообще выловленные в небе послания, нырок с головой в мир образов, идей.
Кор.: Репертуар на концерты выбираете, исходя из внутреннего состояния?
О.А.: Много факторов влияет. Мы обязательно, когда с группой встречаемся – обсуждаем, чего кто хочет. Смотрим, какая предполагается сцена, инструменты, какие зрители. Бывает запрос с места. Вот, скажем, Сургутская филармония к нашему приезду подготовила список предложений из 20 пунктов, а в концерте у нас обычно 24 песни! Нам многие предложения понравились, и большинство из них мы могли выполнить.
Одну песню, «Курок», мы вообще не играли этим составом. Последний раз исполняли ее лет десять назад. И с огромным удовольствием ее восстановили, изучили, кто не знал.
Кор.: Да, все закончилось очень позитивно, наш зал, который сначала скромно сидел, на втором отделении встал. Как считаете, зажата у нас публика или нет?
О.А.: (смеется) Кто-то в филармонии поспорил с нашим директором, мол, «наша публика ни за что не встанет». Публика встала вся, начиная с середины второго отделения. Спор был на жвачку, так ему потом вручили ее целую коробку, ходил всех угощал. А в Одессе наш звукореж выиграл бутылку коньяка, там один «профи» настаивал, что я пою под фонограмму, мол, не может так чисто все звучать.
Кор.: Теперь я собираюсь на второй концерт, чтобы услышать те песни, которых не было. Например, «Черную флейту». Вы давно ее исполняли в последний раз?
О.А.: Я крайне редко ее исполняю, раз в несколько лет. Если вы придете внезапно, ее, скорее всего, не будет. Но однажды настанет такой момент, когда почувствую, что пора. Тогда, скорее всего, сообщу об этом в анонсе.
Кор.: Наверное, это такая песня, которая отнимает много ресурсов.
О.А.: Эта песня из тех, которые при неаккуратном обращении могут убить концерт. А все-таки зрители должны дойти до дома живыми, и правильно, если в жизнеутверждающем настроении. В концерте есть место для тяжелой песни – это конец первого отделения. Апогей загруза, после чего постепенно начинается разгруз.
Кор.: Да, в Сургуте на этом месте стояла «Ночь в октябре».
О.А.: Такая песня в концерте может быть одна. Максимум – две. К ним надо приводить и потом из них выводить, иначе будет «кошка сдохла, хвост облез».
Кор.: У вас в песнях очень сложные, насыщенные тексты. Бывают что забываете слова? Как выходите из положения?
О.А.: Да, постоянно – в новых песнях. У нас в Москве регулярно проходят концерты новых и неизвестных песен. Иногда я ставлю перед собой целую пачку текстов: значит, песни все до одной новые.
Совершенно не из мозга должны идти все эти тексты, аккорды и ритмические структуры. В минуту исполнения внутри и так очень сложный процесс происходит. Мозг получает удовольствие от эмоциональных переливов и смыслов. В эту фазу приходишь, когда уже все в механической памяти.
Нам на занятии танцами говорили: «Не думайте о ногах!». А о чем думать? О руках? «Нет, не думайте о руках!» ..А о чем думать – о голове? «Да ни о чем! Ощущайте, как все прекрасно!» Что я делаю, если я забыла? Мило улыбаюсь. Да, дорогие зрители, сегодня есть запинки, зато вы первыми слышите новые песни. Это куда ценнее.
Кор.: Мне кажется, люди не обижаются.
О.А.: Да! Люди даже это любят. Если я сбиваюсь, зал всегда реагирует живо и по-доброму. Был у меня дед знакомый. Он говорил: «Не люблю фигурное катание! Мне нравится только когда падают!» (смеется).
Авангардисты, магия и танцы
Кор.: Читала, что вы снова начали рисовать. Планируете развивать начинание?
О.А.: Куда уж я денусь? Коготок увяз – птичка пропала. Это оказалось крайне интересным и благодарным занятием. Вспоминаются детские стихи: «Не надо ждать, не надо звать, а можно взять и почитать»… Можно взять и самой нарисовать.
Кор.: Есть у вас любимые инструменты для рисования?
О.А.: Я начинала гелевыми ручками. Но поначалу много ошибаешься, а ручка не дает возможности исправить неправильную линию. Начнешь профиль вести: лоб одного размера, нос другого – все, рисунок испорчен. Поначалу не хватает глазомера, твердости руки, да и просто опыта, знания того, какая линия под какую уходит.
Потребовалось время, чтобы додуматься рисовать карандашом, а потом уже готовое обводить и карандаш стирать. Гелевая ручка отходит – теперь появился получше инструмент, так называемый линер или лайнер. Вроде очень тонкого фломастера.
Кор.: Как насчет планов поучиться у профессиональных художников, или оставите самобытность какую-то?
О.А.: У меня еще не сложился стиль рисования, пока он ближе всего к обычному реализму. Возможно, им и останется. Я рисую людей и предметы примерно как они и выглядят. Не делаю огромных носов кошкам, полукруглых рук, будто там нет локтя.
Конечно, на каком-то этапе появляется свой стиль. Наверное, когда уже из головы берешь объекты во всех ракурсах. Например, Яна Клинк (иллюстратор книги Арефьевой «Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной», – прим. авт.), неуловимо преобразовывает реальность в процессе рисования. Картинки получаются очень характерными, с авторским почерком, но при этом достоверными. То, чем я сейчас занимаюсь, и есть обучение, изучение объектов, пропорций и ракурсов.
Кор.: Надеюсь, будут супербезумные рисунки.
О.А.: Мои рисунки оказались очень даже рациональны. Хотя когда у меня была предыдущая попытка иллюстрировать эту книгу, лет десять назад, ряд рисунков получились интуитивными и удивительно обаятельными. Оригиналы, к сожалению, утрачены. Остались только превью, состоящие из огромных пикселей. Пыталась их потом заново перерисовать, но они получаются не такими.
Не понимаю, как это тогда вышло! Какой-то неуловимый момент то ли удачи, то ли вдохновения.
Кор.: Художники учатся всю жизнь, чтобы в итоге прийти к интуитивному рисованию. У многих из них стиль в конечном итоге стал далек от академики…
О.А.: (смеется) Стиль, далекий от академизма, бывает от богатства, а бывает от бедности. Когда человек хорошо знает анатомию и перспективу, но сознательно их нарушает, потому что так лучше с его точки зрения – это одно.
А когда он ничего знать не знает и говорит: «Это мой стиль!» – совершенно другое… У меня на эту тему есть одностишье: «И пусть фальшиво, я – авангардист!»
Кор.: Вы всю жизнь занимаетесь танцем в разных проявлениях…
О.А.: В какой-то степени. Я поздно занялась танцем. Поэтому не всю жизнь, а взрослую жизнь. Детство и юность пролетели мимо в этом смысле.
Кор.: Сейчас какой предпочитаете жанр?
О.А.: Я не привязана к определенному жанру. В танце есть бесконечная перспектива постоянного получения информации. Можно черпать из разных источников – стили, традиции, школы. А то и просто наблюдать за бытовыми и трудовыми движениями, характерными жестами людей – собирать их в копилочку, как это делают мимы и актеры.
Есть выбор: набирать много разного, или совершенствоваться в чем-то одном. Я слышала, в Японии существуют очень дорогие мечи, которые мастера точат сто лет. Можно самому стать таким мечом – например, посвятив жизнь какому-то боевому искусству и оттачивая его до проникновения в суть мира. Работа эта необязательно предназначена для внешнего.
Но все, чем ты владеешь или занимался, в итоге собирается в чемоданчик и постоянно пригождается. Тело умнеет. Как в компьютерах – есть хард и софт. Само тело – хард. А все, чему оно учится – софт. У кого программы более сложные и могущественные – тот танцор, маг, боец, мудрец, или просто человек с высоким уровнем красоты и грации, с умением наилучшим образом реагировать на разнообразные ситуации в жизни.
Движение оказалось одним из самых интересных занятий на свете, лучших инструментов познания, какие только человек может избрать. Наравне с музыкой, писательством, рисованием, созданием фильмов и так далее. Одно и то же творческое начало человека проявляется в разных средах. Каждая среда требует изучения техники, вкладывания рутинной работы – в то, чтобы слушались кисть в руке или кисть руки. В итоге на сцене не должно быть видно, чем я вообще занимаюсь.
Может быть, останется очень маленькое движение, но оно приводит в измененное состояние. Это один из вариантов магии. Одно из умений, достижимых в искусстве.
«Танцевать без рук, танцевать без ног – одними глазами. В них целый мир. Танцевать одной усмешкой. Танцевать ресницей. Даже если у тебя ничего не останется кроме одной единственной точки, все равно можешь танцевать этой точкой, и танец получится».
«Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной»
Веревочка и гвоздик, баран и смерть
Кор.: А театр «Kalimba» сколько у вас уже существует?
О.А.: С 2005 года.
Кор.: Лена Калагина с тех пор с вами?
О.А.: Значительно раньше. Познакомились в 1998-м, с тех пор вместе занимались танцем.
Кор.: Очень гармонично смотрится. Например, когда позади вас возникает рогатое люцифероподобное существо с невидимым луком.
О.А.: (смеется) Мы называем его «баран»!
Кор.: Слышала, вы сотрудничали с театром «Derevo»?
О.А.: Сотрудничеством называть это было бы слишком, но мы у них многому научились. Многие мои жизненные и театральные потрясения пришли именно через них. И впоследствии знания о том, как именно это работает. Я увидела чудо, которое сразу вызвало жгучий интерес и желание понять эту часть жизни, приблизиться к ней, овладеть ею. Я с фантастической силой захотела или в этом участвовать, или создать что-то свое.
Кор.: Разгадать знаки, которые доносят актеры?
О.А.: Знаки – это всегда простые архетипические вещи. Жизнь и смерть, любовь и одиночество, мистическое путешествие, битва с драконом. Секрет во вскрытии – твоем и людей вокруг. Когда все вскрываются – это фонтан энергии.
Люди плачут, они становятся счастливыми и бесстрашными, готовыми отныне по-другому жить и другие сны видеть. У меня про это в песне «Комедия дель арте»: «Я убегу из дома, теперь мне все равно». Все эти годы идут под знаком овладения этой силой.
Кор.: Поговорим про пластинку «Театр». Как эта тема вылилась аж в целый альбом?
О.А.: И не в один! Многое не вошло, что-то произошло раньше или позже. Например, «Семь с половиной» откололась потому, что вошла в «Авиатор» тремя годами раньше, а «Клоун зло», напротив, я сочинила, когда «Театр» был уже записан.
Пожалуй, к емкому слову «театр», можно свести мои размышления и переживания в течение довольно многих лет. Но есть и другие слова: иллюзия, работа человеческого сознания, магия искусства. Мы ищем, кто мы, зачем и почему все, что происходит с нами, что там, по ту сторону завесы?
И как раз театральный занавес – очень подходящий символ. То, что показывается на сцене – оно старо как мир. Всегда есть драма со своими законами: с завязкой, кульминацией, эпилогом. Не так много сюжетов. Но это возможность пережить встречу с необычайным, великим, загадочным. Чудо – это то, что мы постоянно ищем в искусстве, да и в жизни. Земная оболочка – она только тряпочка на веревочке и гвоздике. Нечто более главное происходит с нами.
Театр – это в какой-то степени увеличительное стекло. Как у Шварца: «Мне захотелось с тобой поговорить о любви… Но я же Волшебник!.. Вот я и взял, собрал людей, перетасовал их. И все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала».
Кор.: Боитесь ли вы смерти? Как вы к ней относитесь? Может, она вас вдохновляет или внушает страх, либо это равнодушие?
О.А.: И то и другое и третье. Конечно, мое тело заряжено инстинктом самосохранения. Разумеется, если я буду стоять на краю пропасти, у меня заледенеет кровь в жилах. И тело закричит: «не хочу!».
С другой стороны, есть сведения о том, что смерть – это событие, переживаемое самим умершим как счастливое. Как огромное облегчение, что не надо больше таскать на себе эту земную гравитацию, эти ограничения форм. Начинается понимание, что все происходившее было трудной игрой, а может даже интерактивным фильмом о такой игре. Увлекательным до самозабвения. А потом настает время свободы и осознания результатов.
Некоторые визионеры передают информацию, что смерть – это огромный и радостный подарок. Впрочем, жизнь – не менее радостный подарок, ее надо ценить. Мы можем выбрать, как нам все это пройти – с пользой и смыслом, или как попало. Мне эта теория нравится больше, чем мрачные дебри Аида или бессмысленная пустота материалистов.
С третьей стороны, смерть – это мощный архетип, теневой участник театральных постановок, частый гость в театральной мистерии.
Ольга Арефьева и группа «Ковчег» – музыкальный феномен, не поддающийся жанровой классификации. В Сургуте коллектив выступал впервые. До этого обрадованные новостью о прибытии группы поклонники даже устроили своеобразный флешмоб «Вконтакте», поставив в качестве аватарок афиши с Арефьевой, словно массово крича ей сквозь километры: «Приезжай скорее!»
Корреспондент СИА-ПРЕСС взял интервью у бессменного лидера и создательницы «Ковчега».
Гринпис, Макаревич, злобные идиоты и «на хрена нам война»
Корреспондент: 29 марта был Час Земли. Вы поддерживаете эту акцию?
О.А. (смеется): Мы как раз на самолете летели… Не смогли поддержать!
Если бы отключили электричество – мы бы просто…(многозначительно умолкает). Но на час выключить свет и сказать, что теперь твоя совесть чиста – это было бы слишком просто. Я в любой момент жизни пытаюсь максимально экономично жить и производить как можно меньше мусора.
Кор.: Как вообще вы относитесь к Greenpeace, WWF, всем этим организациям?
О.А.: Читаю регулярно их страницы, подписываю петиции. Правда, они спамщики, и пришлось их заблокировать на мэйле. Когда подпишешь что-нибудь, начинают бомбить незапрошенной информацией – ребята, это неправильно! При всей моей симпатии, я интровертный человек. Не люблю, когда ко мне лезут. Но в целом – я с ними и за них!
Кор.: Слышали, наверное, про эту безумную ситуацию с Макаревичем, что его призывают лишить наград за высказывания, которые он сделал в адрес российской политики… Что думаете?
О.А.: Эта история – глубочайший и злобный маразм. Мы живем в свободной стране, а не в тюремной диктаторской деспотии. Человек должен иметь возможность спокойно говорить то, что он думает. Спорные вопросы решаются аргументами. А награды вообще-то дают не за трусливую лояльность чему угодно, лишь бы от начальства, а за вклад в разум страны. Макаревич, я считаю, много хорошего сделал, неважно, интересуюсь я его творчеством или нет. Никуда не денутся заслуги человека из-за того, что он не согласен с политикой правителей.
Впрочем, не в наградах вопрос, так ли они ему нужны? А в том, что любители пасквилей, доносов и линчеваний сейчас поднимают голову – тревожный признак вообще-то. Пока это отдельные злобные идиоты. Но если им дать волю, они с наслаждением поведут нашу страну в сторону концлагеря. Этим тенденциям нельзя давать хода, следующей мишенью будешь ты. Или любой красивый, свободный и разумный человек. Обязательно найдется высказывание, а может костюм, а может национальность, которые не понравятся какому-нибудь чиновному перестраховщику, религиозному фарисею, бабке на лавке или вахтеру, тоскующему по ВОХРУ и НКВД.
Кор.: На концерте прозвучала старая песня «На хрена нам война». Многие, наверное, это проассоциировали для себя в тот момент с ситуацией на Украине. Вы против войны?
О.А.: Разумеется! Но есть люди, которым война – это мать родна. Они только и мечтают кого-нибудь пинать ботинками в живот. Главное, поменьше думать, но переживать мнимую «правоту», якобы дающую право убивать, подавлять, пытать, упиваться садизмом с серьезным лицом радетеля за правду. А рядом с ними могут находиться нормальные люди, которые не хотят этого вовсе, но их заставляют воевать. Когда мы на все эти погоны смотрим, то всегда должны понимать, кто рвется к войне и зачем. Я не говорю, что не надо никаких вопросов решать, просто это должно сопровождаться высоким уровнем мудрости.
Песни, от которых оживают и от которых умирают.
Кор.: Кто или что вас вдохновляет на творчество?
О.А.: Весь мир, все происходящее непрерывно вдохновляет. Бывает, какие-то конкретные события навеяли сюжет или эмоцию. Но в произведении все преломляется, обостряется, выходит на обобщенный уровень. Конкретные внешние истории часто и не важны. Многие стихи – изложение не событий, а размышлений. А часто это вообще выловленные в небе послания, нырок с головой в мир образов, идей.
Кор.: Репертуар на концерты выбираете, исходя из внутреннего состояния?
О.А.: Много факторов влияет. Мы обязательно, когда с группой встречаемся – обсуждаем, чего кто хочет. Смотрим, какая предполагается сцена, инструменты, какие зрители. Бывает запрос с места. Вот, скажем, Сургутская филармония к нашему приезду подготовила список предложений из 20 пунктов, а в концерте у нас обычно 24 песни! Нам многие предложения понравились, и большинство из них мы могли выполнить.
Одну песню, «Курок», мы вообще не играли этим составом. Последний раз исполняли ее лет десять назад. И с огромным удовольствием ее восстановили, изучили, кто не знал.
Кор.: Да, все закончилось очень позитивно, наш зал, который сначала скромно сидел, на втором отделении встал. Как считаете, зажата у нас публика или нет?
О.А.: (смеется) Кто-то в филармонии поспорил с нашим директором, мол, «наша публика ни за что не встанет». Публика встала вся, начиная с середины второго отделения. Спор был на жвачку, так ему потом вручили ее целую коробку, ходил всех угощал. А в Одессе наш звукореж выиграл бутылку коньяка, там один «профи» настаивал, что я пою под фонограмму, мол, не может так чисто все звучать.
Кор.: Теперь я собираюсь на второй концерт, чтобы услышать те песни, которых не было. Например, «Черную флейту». Вы давно ее исполняли в последний раз?
О.А.: Я крайне редко ее исполняю, раз в несколько лет. Если вы придете внезапно, ее, скорее всего, не будет. Но однажды настанет такой момент, когда почувствую, что пора. Тогда, скорее всего, сообщу об этом в анонсе.
Кор.: Наверное, это такая песня, которая отнимает много ресурсов.
О.А.: Эта песня из тех, которые при неаккуратном обращении могут убить концерт. А все-таки зрители должны дойти до дома живыми, и правильно, если в жизнеутверждающем настроении. В концерте есть место для тяжелой песни – это конец первого отделения. Апогей загруза, после чего постепенно начинается разгруз.
Кор.: Да, в Сургуте на этом месте стояла «Ночь в октябре».
О.А.: Такая песня в концерте может быть одна. Максимум – две. К ним надо приводить и потом из них выводить, иначе будет «кошка сдохла, хвост облез».
Кор.: У вас в песнях очень сложные, насыщенные тексты. Бывают что забываете слова? Как выходите из положения?
О.А.: Да, постоянно – в новых песнях. У нас в Москве регулярно проходят концерты новых и неизвестных песен. Иногда я ставлю перед собой целую пачку текстов: значит, песни все до одной новые.
Совершенно не из мозга должны идти все эти тексты, аккорды и ритмические структуры. В минуту исполнения внутри и так очень сложный процесс происходит. Мозг получает удовольствие от эмоциональных переливов и смыслов. В эту фазу приходишь, когда уже все в механической памяти.
Нам на занятии танцами говорили: «Не думайте о ногах!». А о чем думать? О руках? «Нет, не думайте о руках!» ..А о чем думать – о голове? «Да ни о чем! Ощущайте, как все прекрасно!» Что я делаю, если я забыла? Мило улыбаюсь. Да, дорогие зрители, сегодня есть запинки, зато вы первыми слышите новые песни. Это куда ценнее.
Кор.: Мне кажется, люди не обижаются.
О.А.: Да! Люди даже это любят. Если я сбиваюсь, зал всегда реагирует живо и по-доброму. Был у меня дед знакомый. Он говорил: «Не люблю фигурное катание! Мне нравится только когда падают!» (смеется).
Авангардисты, магия и танцы
Кор.: Читала, что вы снова начали рисовать. Планируете развивать начинание?
О.А.: Куда уж я денусь? Коготок увяз – птичка пропала. Это оказалось крайне интересным и благодарным занятием. Вспоминаются детские стихи: «Не надо ждать, не надо звать, а можно взять и почитать»… Можно взять и самой нарисовать.
Кор.: Есть у вас любимые инструменты для рисования?
О.А.: Я начинала гелевыми ручками. Но поначалу много ошибаешься, а ручка не дает возможности исправить неправильную линию. Начнешь профиль вести: лоб одного размера, нос другого – все, рисунок испорчен. Поначалу не хватает глазомера, твердости руки, да и просто опыта, знания того, какая линия под какую уходит.
Потребовалось время, чтобы додуматься рисовать карандашом, а потом уже готовое обводить и карандаш стирать. Гелевая ручка отходит – теперь появился получше инструмент, так называемый линер или лайнер. Вроде очень тонкого фломастера.
Кор.: Как насчет планов поучиться у профессиональных художников, или оставите самобытность какую-то?
О.А.: У меня еще не сложился стиль рисования, пока он ближе всего к обычному реализму. Возможно, им и останется. Я рисую людей и предметы примерно как они и выглядят. Не делаю огромных носов кошкам, полукруглых рук, будто там нет локтя.
Конечно, на каком-то этапе появляется свой стиль. Наверное, когда уже из головы берешь объекты во всех ракурсах. Например, Яна Клинк (иллюстратор книги Арефьевой «Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной», – прим. авт.), неуловимо преобразовывает реальность в процессе рисования. Картинки получаются очень характерными, с авторским почерком, но при этом достоверными. То, чем я сейчас занимаюсь, и есть обучение, изучение объектов, пропорций и ракурсов.
Кор.: Надеюсь, будут супербезумные рисунки.
О.А.: Мои рисунки оказались очень даже рациональны. Хотя когда у меня была предыдущая попытка иллюстрировать эту книгу, лет десять назад, ряд рисунков получились интуитивными и удивительно обаятельными. Оригиналы, к сожалению, утрачены. Остались только превью, состоящие из огромных пикселей. Пыталась их потом заново перерисовать, но они получаются не такими.
Не понимаю, как это тогда вышло! Какой-то неуловимый момент то ли удачи, то ли вдохновения.
Кор.: Художники учатся всю жизнь, чтобы в итоге прийти к интуитивному рисованию. У многих из них стиль в конечном итоге стал далек от академики…
О.А.: (смеется) Стиль, далекий от академизма, бывает от богатства, а бывает от бедности. Когда человек хорошо знает анатомию и перспективу, но сознательно их нарушает, потому что так лучше с его точки зрения – это одно.
А когда он ничего знать не знает и говорит: «Это мой стиль!» – совершенно другое… У меня на эту тему есть одностишье: «И пусть фальшиво, я – авангардист!»
Кор.: Вы всю жизнь занимаетесь танцем в разных проявлениях…
О.А.: В какой-то степени. Я поздно занялась танцем. Поэтому не всю жизнь, а взрослую жизнь. Детство и юность пролетели мимо в этом смысле.
Кор.: Сейчас какой предпочитаете жанр?
О.А.: Я не привязана к определенному жанру. В танце есть бесконечная перспектива постоянного получения информации. Можно черпать из разных источников – стили, традиции, школы. А то и просто наблюдать за бытовыми и трудовыми движениями, характерными жестами людей – собирать их в копилочку, как это делают мимы и актеры.
Есть выбор: набирать много разного, или совершенствоваться в чем-то одном. Я слышала, в Японии существуют очень дорогие мечи, которые мастера точат сто лет. Можно самому стать таким мечом – например, посвятив жизнь какому-то боевому искусству и оттачивая его до проникновения в суть мира. Работа эта необязательно предназначена для внешнего.
Но все, чем ты владеешь или занимался, в итоге собирается в чемоданчик и постоянно пригождается. Тело умнеет. Как в компьютерах – есть хард и софт. Само тело – хард. А все, чему оно учится – софт. У кого программы более сложные и могущественные – тот танцор, маг, боец, мудрец, или просто человек с высоким уровнем красоты и грации, с умением наилучшим образом реагировать на разнообразные ситуации в жизни.
Движение оказалось одним из самых интересных занятий на свете, лучших инструментов познания, какие только человек может избрать. Наравне с музыкой, писательством, рисованием, созданием фильмов и так далее. Одно и то же творческое начало человека проявляется в разных средах. Каждая среда требует изучения техники, вкладывания рутинной работы – в то, чтобы слушались кисть в руке или кисть руки. В итоге на сцене не должно быть видно, чем я вообще занимаюсь.
Может быть, останется очень маленькое движение, но оно приводит в измененное состояние. Это один из вариантов магии. Одно из умений, достижимых в искусстве.
«Танцевать без рук, танцевать без ног – одними глазами. В них целый мир. Танцевать одной усмешкой. Танцевать ресницей. Даже если у тебя ничего не останется кроме одной единственной точки, все равно можешь танцевать этой точкой, и танец получится».
«Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной»
Веревочка и гвоздик, баран и смерть
Кор.: А театр «Kalimba» сколько у вас уже существует?
О.А.: С 2005 года.
Кор.: Лена Калагина с тех пор с вами?
О.А.: Значительно раньше. Познакомились в 1998-м, с тех пор вместе занимались танцем.
Кор.: Очень гармонично смотрится. Например, когда позади вас возникает рогатое люцифероподобное существо с невидимым луком.
О.А.: (смеется) Мы называем его «баран»!
Кор.: Слышала, вы сотрудничали с театром «Derevo»?
О.А.: Сотрудничеством называть это было бы слишком, но мы у них многому научились. Многие мои жизненные и театральные потрясения пришли именно через них. И впоследствии знания о том, как именно это работает. Я увидела чудо, которое сразу вызвало жгучий интерес и желание понять эту часть жизни, приблизиться к ней, овладеть ею. Я с фантастической силой захотела или в этом участвовать, или создать что-то свое.
Кор.: Разгадать знаки, которые доносят актеры?
О.А.: Знаки – это всегда простые архетипические вещи. Жизнь и смерть, любовь и одиночество, мистическое путешествие, битва с драконом. Секрет во вскрытии – твоем и людей вокруг. Когда все вскрываются – это фонтан энергии.
Люди плачут, они становятся счастливыми и бесстрашными, готовыми отныне по-другому жить и другие сны видеть. У меня про это в песне «Комедия дель арте»: «Я убегу из дома, теперь мне все равно». Все эти годы идут под знаком овладения этой силой.
Кор.: Поговорим про пластинку «Театр». Как эта тема вылилась аж в целый альбом?
О.А.: И не в один! Многое не вошло, что-то произошло раньше или позже. Например, «Семь с половиной» откололась потому, что вошла в «Авиатор» тремя годами раньше, а «Клоун зло», напротив, я сочинила, когда «Театр» был уже записан.
Пожалуй, к емкому слову «театр», можно свести мои размышления и переживания в течение довольно многих лет. Но есть и другие слова: иллюзия, работа человеческого сознания, магия искусства. Мы ищем, кто мы, зачем и почему все, что происходит с нами, что там, по ту сторону завесы?
И как раз театральный занавес – очень подходящий символ. То, что показывается на сцене – оно старо как мир. Всегда есть драма со своими законами: с завязкой, кульминацией, эпилогом. Не так много сюжетов. Но это возможность пережить встречу с необычайным, великим, загадочным. Чудо – это то, что мы постоянно ищем в искусстве, да и в жизни. Земная оболочка – она только тряпочка на веревочке и гвоздике. Нечто более главное происходит с нами.
Театр – это в какой-то степени увеличительное стекло. Как у Шварца: «Мне захотелось с тобой поговорить о любви… Но я же Волшебник!.. Вот я и взял, собрал людей, перетасовал их. И все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала».
Кор.: Боитесь ли вы смерти? Как вы к ней относитесь? Может, она вас вдохновляет или внушает страх, либо это равнодушие?
О.А.: И то и другое и третье. Конечно, мое тело заряжено инстинктом самосохранения. Разумеется, если я буду стоять на краю пропасти, у меня заледенеет кровь в жилах. И тело закричит: «не хочу!».
С другой стороны, есть сведения о том, что смерть – это событие, переживаемое самим умершим как счастливое. Как огромное облегчение, что не надо больше таскать на себе эту земную гравитацию, эти ограничения форм. Начинается понимание, что все происходившее было трудной игрой, а может даже интерактивным фильмом о такой игре. Увлекательным до самозабвения. А потом настает время свободы и осознания результатов.
Некоторые визионеры передают информацию, что смерть – это огромный и радостный подарок. Впрочем, жизнь – не менее радостный подарок, ее надо ценить. Мы можем выбрать, как нам все это пройти – с пользой и смыслом, или как попало. Мне эта теория нравится больше, чем мрачные дебри Аида или бессмысленная пустота материалистов.
С третьей стороны, смерть – это мощный архетип, теневой участник театральных постановок, частый гость в театральной мистерии.